Очерк 1. Трудности освоения идеи
Люди на протяжении всей своей истории делали попытки осмыслить путь человечества в целом, предугадать и определить его будущее. Большая часть подобных попыток предпринималась в философском или религиозном плане, но последние несколько столетий эта устремленность в завтра перешла в область науки, которая из инструмента познания человека и мира превратилась в мощнейшее средство влияния как на мир, так и на человека. Век XX многому научил человечество, в первую очередь – цинизму и отсутствию веры в теории. Но суровый опыт перекройки обществ и государств не похоронил стремление людей думать о будущем и пытаться влиять на него, благо, что в последней четверти XX века жизнь стала стремительно меняться. Взрывное развитие телекоммуникационных сетей, возникновение такого понятия, как информационное пространство, резкое увеличение доли сервисных услуг в экономике – все это поставило ученых перед необходимостью пересмотра концепций развития общества. Индустриальное общество, долгое время казавшееся идеалом и конечной целью, показало свои слабости, стало очевидным, что это – лишь промежуточный этап. В подобной обстановке начали возникать и развиваться концепции постиндустриального общества (ПИО). Еще в 60-е – 70-е гг. идеологи и отцы этого понятия – Д. Бэлл, Э. Тоффлер, М. Кастельс − заложили те основы, на которых развивается большая часть концепций этого плана.
Стоит отметить отсутствие единой устоявшейся терминологии в изучаемом вопросе. Само понятие «ПИО» размыто, зачастую носит популистский характер. Необходимо конкретизировать и систематизировать представления о ПИО, исторически развивавшиеся в нашей стране, изучить взаимодействие проводников идеи ПИО и государства. Ввиду того, что понятие ПИО не является строго определенным, дать четкую терминологию без предварительного обсуждения не представляется возможным. Однако для более ясного понимания темы следует кратко остановиться на истории термина «постиндустриальное общество» за рубежом.
Постиндустриальное общество − распространенное в современной политологии, социологии и футурологии обозначение новой стадии общественного развития, следующей за индустриальным обществом. Большинство существующих ныне концепций постиндустриального общества основано на анализе ситуации 50-70 гг. XX в., когда стремление выразить сущность новой эпохи вылилось в целый калейдоскоп определений: «постбуржуазное общество» (Дж. Лихтхайм), «посткапиталистическое общество» (Р. Дарендорф), «постмодернистское общество» (А. Этциони), «постцивилизационное общество» (К. Боулдинг), «постэкономическое общество» (Г. Кан), «пострыночное общество» (С. Эйзенштадт), «постпротестантское общество» (С. Алстром), «постисторическое общество» (Р. Сейденберг), «постнефтяное общество» (Р. Барнет), а также «технотронное общество» (3. Бжезинский), «технологическое общество» (Ж. Элюль), «супериндустриальное общество» (Э. Тоффлер).
Истоки понятия «постиндустриальное общество» вряд ли могут быть определены с достаточной точностью. С большой вероятностью можно утверждать, что термин «постиндустриализм» был впервые введен в научный оборот А. Кумарасвами, автором ряда работ по доиндустриальному развитию азиатских стран. В 1914-1922 гг. этот термин достаточно активно использовался теоретиком английского гильдейского социализма А. Пенти, который даже выносил его в заглавие своих книг, обозначая, таким образом, будущее общество, где принципы автономного и даже полукустарного производства оказываются возрождены ради преодоления конфликтов, присущих индустриальной системе. В 1958 году американский социолог Д. Рисман реанимирует термин "постиндустриальное общество", используя его в заглавии одной из статей, получившей благодаря этому широкую известность, но носившей относительно частный характер.
В 1959 году профессор Гарвардского университета Д. Белл, выступая на международном социологическом семинаре в Зальцбурге, впервые употребил понятие постиндустриального общества в широко признанном теперь значении - для обозначения «социума, в котором индустриальный сектор теряет ведущую роль вследствие возрастающей технологизации, а основной производительной силой становится наука. Потенциал развития этого общества во все возрастающей степени определяется масштабами информации и знаний, которыми оно располагает». Именно в этом общем значении термин «постиндустриальное общество» будет использоваться в настоящей статье.
К тому моменту, как в СССР появляются первые попытки осмыслить перспективы преодоления индустриального общества, в мировой науке уже ведется многолетняя дискуссия на тему того, что представляет из себя постиндустриальное общество, формируются различные точки зрения на это понятие. Ввиду этого большая часть работ отечественных ученых в русле концепций постиндустриального общества – развитие и изучение идей апологетов ПИО, обсуждение отдельных аспектов тех или иных концепций.
В советских гуманитарных науках господствовала марксистско-ленинская доктрина, и даже те авторы, которые стремились ввести в научный оборот постиндустриальную проблематику, должны были соотносить ее с марксизмом. Поэтому необходимо рассмотреть взаимоотношения постиндустриальной и марксистской парадигм в целом, а затем обратиться к специфике этих взаимоотношений в отечественной науке.
Необходимо отметить, что идеологи ПИО исследовали проблемы, уже в значительной степени освоенные марксистами и предлагали своего рода ответ на прогностический вызов марксизма. Это обусловило интерес к этой теории ученых-марксистов – представителей школы «автономного марксизма» (Н. Дайер-Визефорд, А. Негри, М. Хардт и другие), Ш. Сэйерс и другие. Возникли предпосылки для синтеза марксизма и концепций ПИО.
Характерно также, что наиболее серьезные теоретические вопросы: о сущности современной формы труда, всеобщего материального труда, об универсальном средстве производства, как будет показано, обсуждаются именно марксистами. Однако существуют и важные различия: теория постиндустриализма, согласно Р. Коксу, впадает в так называемый технологический детерминизм, забывая об отношениях собственности и сводя производительные силы к технологии. Для марксизма технологический прогресс – это не автономный, независимый от общества процесс. Поэтому технологический прогресс обусловлен обществом и сам является условием для развития общества. Многие постиндустриалисты, к примеру Р. Хейлбронер, указывают на снижение напряженности классового конфликта между элитой традиционного индустриального капитализма и возникающими элементами иерархически неорганизованной постиндустриальной структуры, с чем марксисты в большинстве своем не согласятся.
Следующее различие состоит в отношении к новому субъекту труда в постиндустриальном обществе. Постиндустриалисты говорят о росте информационных технологий и вытеснении из производственного процесса традиционных управленческих структур. Иерархическая система принятия решений заменяется многофункциональными командами работников, самоорганизующихся на каждой ступени производства от дизайна до контроля качества, где каждый член команды вносит вклад в процесс непрерывного развития производства. При этом каждый имеет доступ ко всем электронным источникам информации, генерируемой внутри компании.
Однако марксисты и другие критики современного капитализма обращают внимание на серьезное сокращение числа занятых рабочих, значительное удлинение рабочего дня и повышение психологической нагрузки, угрозы стресса вызванных необходимостью приспосабливаться к способам работы, диктуемым постоянной сменой сферы деятельности. Сфера услуг также страдает от структурной безработицы, вызванной автоматизацией. По мнению Дж. Рифкина, («Конец работы»), если на горизонте не появится новый сектор экономики, способный создавать новые вакантные места, мы столкнемся со стремительно растущей безработицей, в лучшем случае замаскированной ростом случайных заработков.
В свою очередь, идеологи ПИО уделяют много внимания критике классической марксистской теории, во многом именно поэтому даже марксистский лагерь сторонников ПИО называется неомарксистским.
Характерная критика марксизма со стороны постиндустриалистов представлена в предисловии Д. Белла к изданию 1999 г. книги «Грядущее постиндустриальное общество». Белл считает, что Маркс был хорошим экономистом, но в области социологии потерпел неудачу. В доказательство своих слов он привел четыре пункта, по которым его теория расходится с марксистскими представлениями о социуме:
«Кодификация теоретических знаний. К. Маркс одним из первых осознал важнейшую роль науки в преобразовании мира. В частности, он приветствовал первые попытки применения электроэнергии в промышленности. Придавая решающее значение технике, он не понимал (а может быть, не мог понять) роли теоретических знаний, хотя и высоко ценил роль теории вообще. В XX веке технологический прогресс определяется такими направлениями фундаментальной науки, как квантовая теория (включающая представления о свете как дискретных квантах физических полей), теория относительности, физика твердого тела, тогда как в девятнадцатом веке развитие техники шло преимущественно эмпирическим путем». Критика достаточно противоречива, так как Белл все же признает, что Маркс придавал большое значение технологическому аспекту развития человечества, и основным объектом его критики становится недостаточная развитость технологии в XIX веке.
Знания как источник стоимости. К. Маркс опирался на трудовую теорию стоимости, в которой труд рассматривался не просто как составляющая производственной функции, т.е. соотношения труда и капитала, но как средство создания прибавочной стоимости, присваиваемой капиталистом вследствие неравенства сил на рынке. Если источником стоимости является только труд, то замена рабочих машинами приводит к тому, что капиталист должен усилить эксплуатацию пролетариев в целях извлечения большей прибавочной стоимости или расширить масштабы производства для поддержания необходимого уровня абсолютного дохода даже в условиях понижения нормы прибыли.
В наши дни источником стоимости во все большей степени становится знание, создающее стоимость двумя путями. Прежде всего, это достигается за счет сбережения капитала. Замена рабочих машинами приводит к экономии не только труда, но и инвестиций, так как каждая следующая единица капитала более эффективна и производительна, чем предыдущая, и, следовательно, на единицу продукции требуется меньше затрат (К. Маркс писал об этом в третьем томе “Капитала” как о мере противодействия упадку производства, но не предполагал, что таковая может стать решающей). Если говорить о производстве в категориях добавленной стоимости, то создание новых товаров, повышение эффективности, увеличение объемов производства, снижение себестоимости - все это в постиндустриальной экономике является следствием применения знаний.Изменение профессионального состава рабочей силы. Вслед за классиками экономической науки К. Маркс проводил грань между производительным и непроизводительным трудом. Под производительным трудом им понималось материальное производство, создающее стоимость, в отличие от услуг, которые “оплачивались” за счет производительного труда. Однако в постиндустриальной экономике прямым (но не всегда поддающимся измерению) фактором роста производительности часто оказывается расширение сферы услуг. Наиболее быстро при этом развиваются такие ее отрасли, как здравоохранение, просвещение, социальные и профессиональные службы. Однако ясно: чем лучше состояние здоровья работников и выше уровень их образования, тем производительнее и их труд.
Новая социальная структура. Исторически сложилось так, что в большинстве западных стран социальное положение людей определялось частной собственностью. Пролетариат собственности не имел, и рабочий мог лишь продавать свой труд. В свою очередь, в бюрократических системах привилегированное положение занимали высокопоставленные политики. В постиндустриальном обществе статус человека зависит от его образовательного уровня. В большинстве типов обществ все эти три критерия сосуществуют в различных “пропорциях”, однако именно образование становится, во все возрастающей степени, необходимым условием для обретения высокого общественного положения».
Маркс считал, что любой общественный строй был классовым строем, и полагал, что в конечном итоге останутся лишь два антагонистических класса - буржуазия и пролетариат. В действительности все обстояло по-другому. Численность промышленного пролетариата последовательно сокращается во всех развитых странах, а в постиндустриальных экономиках работники интеллектуального труда, организаторы производства, техническая интеллигенция и административные кадры составляют около 60 процентов всех занятых в производственной сфере. Наибольший рост занятости наблюдается в секторах среднего и мелкого предпринимательства.
Подводя итоги полемики между постиндустриалистами и марксистами, можно выделить несколько основных различий между этими парадигмами:
Разные «сферы деятельности». Если сторонники марксистской теории в основном анализируют социально-экономическую сферу, уделяя большое внимание индустриальным хозяйственным и товарным отношениям, то постиндустриалисты акцентируются на технологической, идеологической и психологической сферах.
Разное отношение к науке и информации. Для Маркса информация не была определяющим фактором в общественных отношениях, постиндустриалисты же отводят ей решающую роль.
Отношение к новому типу общества и к смене типов. Многие авторы, в частности неомарксисты, рассматривают постиндустриальное общество как новую стадию капиталистической формации. Таким образом, постиндустриальное общество для марксистов не является чем-то принципиально новым, тогда как для постиндустриалистов это качественно новое явление. И с другой стороны, многие постиндустриалисты полагают, что новый тип явится синтезом современного индустриального общества и постиндустриальных отношений. Марксистам же ближе революционный характер новой формации, в корне меняющий весь общественный уклад.
Определяя позиции основоположников идеи ПИО, можно утверждать следующее: по мнению Белла и сторонников неолиберализма, ПИО есть свершившийся факт, в силу повышения роли сервиса и перехода к качественно новым информационным технологиям; Тоффлер и его последователи полагают, что переход к ПИО, далеко еще не законченный, повлечет за собой качественные социальные перемены; неомарксисты рассматривают ПИО как явление позднего капитализма, либо как черты отдаленного будущего.
Отечественная наука прошла несколько стадий развития в процессе знакомства с концепциями ПИО. Первой, и самой очевидной реакцией на новые веяния была строгая критика. Ввиду того, что именно СССР был флагманом марксистской формационной теории, иначе быть попросту не могло. Критике «буржуазно-футурологических» концепций были посвящены работы Э.А. Араб-Оглы, И.В. Бестужева-Лады, В.И. Бовша, А.М. Гендина, Г.И. Иконниковой, В.В. Косолапова, В.М. Лейбина, Ю.П. Ожегова, Г.Х. Шахназарова. Ввиду достаточно схожего характера критики, представленной в данных работах мы не будем приводить их в полном объеме и ограничимся лишь общими тенденциями этой критики.
Характерным примером советской критики концепций ПИО являются работы Э.А. Араб-Оглы. Именно он первым в СССР стал критиковать Д. Белла.
Э.А. Араб-Оглы выявляет важную особенность футурологических концепций – стремление не только предсказать возможные варианты развития общества, но и повлиять на них. Эту особенность он оценивает как крайне негативную: «именно идеологическое назначение социального прогнозирования особенно привлекает к нему надежды реакционной буржуазии, стремящейся противопоставить свои футурологические концепции теории научного коммунизма. По аналогии с печально знаменитой интерпретацией истории как политики, опрокинутой в прошлое, они рассматривают футурологию как политику, опрокинутую в будущее. Их цель не в том, чтобы предвидеть будущее, а в том, чтобы повлиять на настоящее. Этого не скрывают сами футурологи. Уже на первых страницах своей книги «Год 2000-й» Кан и Винер откровенно пишут: «Как бы то ни было, подобные исследования, даже если они успешны лишь отчасти, снабжают нас занимательным чтивом, побуждают к познанию и стимулируют беседу, способствуя тем самым расширению кругозора и поощряя творческие способности, − все это польза, которой не следует пренебрегать. Важнее, однако, что эти исследования могут воздействовать на коренные убеждения, представления и предпочтения. А самое важное, вероятно, по крайней мере для нас в Гудзоновском институте, − это то, что долгосрочные прогнозы представляют контекст для разработки 5-10-летних прогнозов, которые могут повлиять и влияют на политические решения». Еще более определенно и недвусмысленно высказался на этот счет профессор Стэнфордского университета Доналд Данн: «Наиболее полезна не та футурология, которая отвечает на вопрос: «Что будет?», а та, которая отвечает на вопрос: «Что мы хотим, чтобы случилось?»». Капитализм переходит к ней от охранительства, подрывая «монополию» марксизма. Поскольку и марксизм претендует на возможность влиять на будущее, то его гнев выявляет отношение ортодоксальных марксистов к постиндустриалистам как к конкурентам в борьбе за будущее.
Э.А. Араб-Оглы рассматривает футурологию в основном лишь как инструмент буржуазной пропаганды, управления обществом – ««Футурология», «фютюрибли» или «перспективная разведка» − какими бы неологизмами ни обозначалось на Западе это возрастающее стремление мысленно проникнуть в будущее, оно, несомненно, вызвано к жизни главным образом двумя реальными тенденциями нашей эпохи: стремительным ускорением общественного развития и вовлечением все более широких народных масс в активную историческую деятельность. Обе бросают вызов господствующим классам антагонистического общества, теряющим контроль и над ходом событий в мире, и над общественным сознанием. С их точки зрения, футурология, собственно говоря, призвана восстановить этот контроль, предусмотреть возможный ход событий и позволить тем самым принять заблаговременные меры, с одной стороны, сформулировать альтернативу социализму и загипнотизировать сознание масс «уготованным будущим» - с другой. В первом случае речь идет о тщательной разработке так называемой «социальной технологии», о систематическом использовании достижений науки и техники для управления социальными процессами. Во втором - об изощренной «интеллектуальной технологии» как средстве манипулирования сознанием и поведением людей. Таковы две стороны футурологической медали». Здесь интересно указание на манипулятивный характер нового явления. Также Э.А. Араб-Оглы критикует «миф о деидеологизации», считая его не более чем «орудием, направленным против марксизма, а также любых иных радикальных течений на Западе» и заявляя об «абсурдности «конца идеологии» как идеологемы самой по себе».
Далее Э.А. Араб-Оглы рассуждает о самом понятии «послеиндустриального общества» (терминология авторская). И здесь автор работы «В лабиринте пророчеств» видит прямую атаку на социалистическую идею, «…символ веры всех, кто хотел бы противопоставить теории научного коммунизма какую-либо иную привлекательную альтернативу … концепция «послеиндустриального общества» во всех ее вариантах своим идеологическим острием, вне всякого сомнения, обращена против теории научного коммунизма. Она предлагает свою, немарксистскую интерпретацию общественного прогресса в целом и социальных последствий научно-технической революции в частности, пытается соблазнить общественное мнение различными «неокапиталистическими» альтернативами. И эта антимарксистская направленность отдельных вариантов прямо пропорциональна их теоретической убогости и претенциозности».
Таким образом, критика постиндустриального общества у Э.А. Араб-Оглы сводится, прежде всего, к «немарксистскости» этого понятия, «подмене производственных отношений технологическими», «диктату интеллигенции». Э.А. Араб-Оглы с радостью отмечает, что «вместо обещанных в будущем социальной солидарности и гармонии интересов Белл пишет об ожесточенной классовой борьбе, предстоящей в его «послеиндустриальном обществе». По его мнению, это наилучшим образом подтверждает несостоятельность идеи ПИО. К сожалению, автор плохо представляет себе, что идея ПИО является не утопией, подобно коммунистической идее, а так называемой практопией, то есть описывает лучшее, но не идеальное общество.
Последователем Э.А. Араб-Оглы является Л.Н. Москвичев, специалист в области социальной философии, методологии общественных наук, теории и истории социологии. Основное внимание Л.Н. Москвичев уделяет полемике с западными исследователями по поводу теории о «конце идеологии». Для Л.Н. Москвичева идея о «конце идеологии» также представлялась своего рода инструментом, прикрытием для перехода контроля над умами на качественно новый уровень. В своей работе Л.Н. Москвичев пишет: «Идея конца идеологий сама есть идея чисто идеологическая, есть идея западной идеологии, которая в полном соответствии с общими законами идеологии лишь себя считает истиной, а другие формы идеологии - ложью и даже преступлением». Таким образом, Л.Н. Москвичев не видит за работами Белла и Тоффлера ничего, кроме нового способа манипуляции сознанием людей. Советский автор использует технологический подход, свойственный концепциям ПИО, как оружие против самих западных футурологических теорий, которые, по его мнению, призваны усилить социально-экономическое господство контролем над разумом. Стоит отметить это как общую тенденцию.
Постиндустриализм во многом возник как ответ на прогностические запросы марксизма, что привело к бурной полемике между неомарксистами и постиндустриалистами. К сожалению, ввиду жесткого идеологического контроля, отечественные авторы советского периода в большинстве своем обречены были воспринять этот ответ как категорически неприемлемую идею, идущую вразрез с коммунистическими идеалами. Во многом это произошло еще и в силу конкурирующего характера концепций ПИО по отношению к марксистскому прогнозированию.
Это создавало большие трудности при освоении постиндустриальных идей в СССР. Тем не менее, сами по себе новые явления в развитии индустриальных обществ были замечены и начали осмысляться в СССР.