Есть книги, которые предназначены для детей, и потому их редко перечитывают взрослые солидные люди. Это говорит о занятости солидных людей – в том числе воспитанием собственных деток, которых они заставляют читать книжки, давно взрослыми забытые. Дети может быть вместо такого полезного (с точки зрения взрослых) чтения занялись бы чем-нибудь действительно полезным (с точки зрения детей): побарабанить в дворовой рок-группе или разоблачить шпиона с соседней улицы, с которой идет подростковая война. Но нет – сиди, читай то, что взрослые смутно помнят с детства и не собираются освежать в памяти…

А полезно освежить. В таких вот забытых чердаках культуры и лежат ключи к дверце в каморке папы Карло, за которой – ответы на самые интересные вопросы. И. Глущенко полезла на этот чердак, и обнаружила там такое, что, пожалуй, только взрослым, хотя и не очень солидным людям будет интересно.

Сама И. Глущенко называет это «почти произвольными параллелями». Мол, что вы от меня хотите, я пофантазировала, посравнивала произвольно… Ну почти произвольно. Не стану же я всерьез настаивать на всей этой чертовщине… Есть такой способ защититься от серьезной критики: не настаивать на собственных открытиях.

Но почему же произвольно? Не так уж и произвольно. И. Глущенко анализирует повесть А. Гайдара «Судьба барабанщика» в контексте эпохи, что является вполне уважаемым в науке жанром. Творчество А. Гайдара подается в сравнении с произведениями Ф. Достоевского, М. Булгакова, В. Набокова и др. авторов. Открываются многочисленные и часто совершенно неожиданные аналогии.

При слове «аналогия» у солидного научного мужа может возникнуть презрительная гримаса на лице. Ведь солидного мужа в юности учили, что аналогия – это не метод доказательств. Но четверть века назад я написал книгу об аналогиях, за которую получил свою порцию шишек, и теперь могу рассуждать без присущей И. Глущенко осторожности. Аналогия – это совпадение каких-либо параметров двух явлений. Совпадение это само по себе еще ничего не доказывает, но оно есть факт. А наука должна серьезно относиться к фактам и искать их объяснение. Особенно, если совпадений много (то есть аналогия обладает высокой степенью полноты). То есть аналогия – это хороший повод для исследования и помощник в выстраивании гипотез.

Работа с аналогиями индуктивна. Мы наткнулись на факт, и от него идем к поиску закономерности. А они почти всегда находятся, просто имеют разную природу и глубину.

Найденные в книге И. Глущенко параллели можно систематизировать:

1. Влияние предшественников на автора. Понятно, что если Гайдар что-то читал у Достоевского, и написал нечто похожее, мы можем говорить об обычном литературном влиянии, преемственности. И. Глущенко нередко на это указывает (в случае с Булгаковым - очень гипотетически, во многих других случаях - вполне доказательно). Это вклад И. Глущенко в литературоведение.

2. Намеки и иносказание. И. Глущенко провела вполне убедительный анализ вставных сюжетов о французской революции в «Судьбе барабанщика» и их литературных источников. Она показала, что Гайдар испытывал синдром "преданной революции". С помощью этой «Марсельезы» он решил тонко намекнуть потомкам на «толстые» обстоятельства перерождения революционного движения. Но вышестоящие современники заметили намек, и лишь после некоторых колебаний решили не узнавать себя в этом зеркале. Провели профилактическую работу. Писатель был огорчен и больше себе таких намеков не позволял. Интересный штрих к биографии А. Гайдара.

3. Социальные факторы. В книге хорошо показано, что писатель – рупор эпохи. В его творчестве отражаются большие социальные процессы в силу реалистичности написанного. В данном случае и Гайдар, и Достоевский, и Булгаков отражают процесс урбанизации на разных его стадиях. Достоевский писал о Петербурге, урбанизация которого шла быстрее, чем в остальной России. Гайдар и Булгаков писали позднее – об урбанизирующейся Москве, жителей которой совсем не случайно именно в это время испортил квартирный вопрос. Разными глазами эти писатели смотрели на один предмет. Здесь бы и с Диккенсом масса параллелей нашлась - урбанистические ужасы Лондона не лучше Петербурга.

4. Прочее. Вот оно-то и самое интересное. Потому что эта прочая «чертовщина» (как ее называет И. Глущенко) прямо не вытекает из перегруженности городов, литературных заимствований и намеков на политический режим. Но метод исторических аналогий (он же - периодическая теория общественного развития – см. Шубин А.В. Ритмы истории. М., 1996) ведет нас к поиску стадиальный параллелей.

На близкой стадии исторического развития (что показано уже параллелями с урбанизацией) возникает эта самая чертовщина. Тут уже не обойдешься указанием на стройки и недострои. Чертовщина – проблема мышления. Раньше черти тоже появлялись, но это были традиционные черти, подсмотренные на фресках храмов. А тут – нечисть нового типа. Веселая, неглупая, сюрреалистичная. Чертовщина без чертей.

Может быть, близость образов Булгакова и Гайдара просто примерещилась И. Глущенко, или имеют место те же заимствования? Проверим – на то и наука, чтобы проверять.

Что еще есть на той же параллели (или меридиане) системы исторических координат? В данном случае имеется в виду все тот же переход от аграрного традиционного к индустриальному урбанизированному обществу, но не как экономическое, а как общекультурное, в том числе ментальное явление. Интересен сам факт связи двух точек в истории культуры. А что если на той же линии еще факты найдутся. Тогда тенденция проявится.

Ключевая фигура во всей этой чертовщине - кот. Я, признаться, читал "Судьбу барабанщинка" лет сорок назад, и при чтении книги И. Глущенко моё внимание обратил на себя говорящий кот. Видимо, в подростковом возрасте говорящий кот меня не очень удивил, тем более, что ни Гайдар, ни Глущенко не настаивают на том, что кот говорил на самом деле. Он говорил в сознании героя. Но кто поручится, что другие говорящие коты делают это иначе?

У И. Глущенко в книге столько интересных идей, что мимо говорящего кота она проходит дальше, а я что-то остановился. Давайте присмотримся к коту. Это же опять параллель с Булгаковым, его знаменитым Бегемотом. Говорящий кот символизирует необычность обычного, загадочность того, что рядом. У многих есть коты, и многие подозревают их в способности нами руководить (собаки как правило производят впечатление служак). Пока широкие народные массы жили в деревнях, коты гуляли сами по себе, и крестьянам было плевать. А вот оставшись с ними наедине в квартире, мы стали по-новому ощущать свои отношения с природой.

Может быть, это просто две точки, просто совпадение? Тогда вспомним самого знаменитого говорящего кота. Это ведь даже не Бегемот. Это - чеширский кот Льюиса Керолла. «Следуй за котом» (не все же за кроликами бегать). Поставим вопрос шире: какова самая известная алогическая вещь английской литературы, остро отражающая общественные проблемы? Конечно "Алиса в стране чудес". Классика "чертовщины" без чертей. Если чертовщина с чертями (Гоголь и др.) - это старая добрая мифическая чертовщина. Миф - привычная жесткая конструкция. А модерная чертовщина ломает рациональность, защищая человека от натиска индустриализма, апеллируя не к мифу, а к раскрепощению сознания от правил. И тем прокладывает мосточек в постиндустриальные дали, до которых еще очень далеко. Но надо как-то сохранить творческую, непредсказуемую, человеческую искорку в индустриальной машине. «Зима будет долгой». И является Керолл, прикидывается детским писателем (я не мог дочитать эту ерунду в детстве – чувствовал, что издевается), и запускает интеллектуальный вирус - ломайте голову взрослые, разгадывайте, на что я намекал и как учил вас нетривиально мыслить.

А какое самое известное аналогичное произведение русской литературы? С пятым измерением вместо норы в страну чудес, постоянными нарушениями законов физики и лирики, сознательным перемешиванием добра и зла, реальности и сна. Конечно "Мастер и Маргарита". Два крупных произведения появляются на близкой стадии общественного развития – поздняя фаза модернизации, индустриального перехода.

Подобного рода параллели показывают, что индустриальный переход – в той же степени предмет истории экономики, что и истории ментальности. И еще неизвестно, что тут первично.

Итак, индустриальный переход на своей поздней фазе создает такой интересный эффект - чертовщина без чертей, где коммуникатором рационального человека и непознанного рациональным разумом мира становится говорящий кот. Интересный факт, на основе которого можно провести исследование сопротивления творческой культуры индустриальном машине. Почему из таких посылок (наступление рациональности, сопротивление творческого и природного начал в культуре) вытекает говорящий кот и прочие параллели, которые можно найти, если включить в анализ И. Глущенко не только русскую литературу? Что роднит Достоевского+Булгакова+Гайдара с Кэрроллом+Диккенсом+… (общие закономерности), а что разделяет – каковы английские и русские особенности? А что у французов XVIII-XIX веков? А у китайцев середины ХХ века? Похоже, если И. Глущенко не охладеет к поиску «почти произвольных параллелей» и меридианов, у меня есть шанс прочитать очень толстую и увлекательную книгу об этом.

Доктор исторических наук
А.В. Шубин