Крушение монополии марксизма на формирование методологии социальных наук в нашей стране привело к тому, что какой-то общепризнанной системы координат в отечественной исторической науке не существует. Часть авторов придерживается цивилизационной парадигмы, часть – стадиального подхода (марксистского, постмарксистских теорий, включая теорию модернизации), часть – вовсе отрицает наличие закономерностей в исторической науке или не интересуется ими.

Закономерностями исторической науки можно не интересоваться, но пока история остается наукой, а не областью литературы, понимание этих закономрностей необходимо. При всех возможных разногласиях относительно этого понимания, возможно начать с выстраивания некоторой системы координат, которая была бы приемлема и понятна для приверженцев как стадиального, так и цивилизационного подходов.

1. Традиционное, индустриальное и постиндустриальное общества

Взгляд на историю как на прохождение обществом определенных стадий — одна из наиболее распространенных систем исторических координат со времен Просвещения. Этот подход был разработан в работе Ж. Кондорсе “Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума”. В дальнейшем теория стадий прогресса разрабатывалась Ш. Фурье, О. Контом, Н. Михайловским и др. В нашей стране широкое распространение получила формационная теория К. Маркса, Ф. Энгельса и их последователей, в которых крупнейшие стадии общественного развития назывались общественно-экономическими формациями. Маркс связывал формации с господствующей формой собственности несмотря на то, что собственность сама по себе зависит от более фундаментальных социальных явлений. Это привело к выводам, уязвимость которых оказалась очевидной в ходе крушения “социалистических” обществ в конце ХХ в.

Великий перелом

Однако несовершенство одной из стадиальных теорий не позволяет отказаться от этого подхода как такового. Тем более, что в истории человечества действительно произошли очевидные перемены на всех уровнях социальной организации, связанные с распространением промышленности. Впрочем, развитие промышленного общества является скорее индикатором, одним из элементов процесса индустриализации общественных отношений, нежели их причиной. Б.П. Вышеславцев писал: «Чтобы лучше оценить парадокс этого скачка, полную трансформацию индивидуальной и социальной, внешней и внутренней жизни, изменение ее ритма и стиля; чтобы измерить пропасть, отделяющую нас от 20 предшествующих веков, - нужно вспомнить наших отцов, детство нашего старшего поколения, которое еще прикасалось к двум разным эпохам». Ссылаясь на остроумное сравнение М. Эверета Дэн Мартина, Вышеславцев продолжает: если бы Сократ перенесся более чем на тысячу лет вперед в Англию, «он быстро и легко ориентировался бы в этой жизни: те же методы работы, те же ткачи, та же навигация на парусах, те же лампы (немного усовершенствованные), те же колесницы…» Ему осталось бы только выучить английский язык, ознакомиться по нескольким книгам с христианской доктриной, «и он мог бы продолжать свои диалоги в салонах Лондона». Но если бы Сократ оказался в крупном западном мегаполисе начиная с середины ХХ века, он был бы беспомощен, как маленький ребенок.

Тысячи лет человечество жило в условиях доиндустриального традиционного общества – общественной системы, основанной на преобладании сельскохозяйственного труда и регулировании общественных отношений на основе традиции. Это общество может характеризоваться целым рядом взаимосвязанных параметров: биологический тип регулирования численности населения (высокая рождаемость и смертность), циклический ритм жизни, привязанный к сельскохозяйственному циклу, родовая или религиозно-корпоративная организация власти, большая патриархальная семья, общинная организация населения, ориентация на воспроизводство, а не создание нового в области технологий, идей, мировоззренческих и нравственных доктрин и др. Определяющим признаком традиционного общества является отсутствие узкой специализации производителя и отчуждения его от средств производства, и тем более подчинения управлению элиты во всех сферах жизни. Основная масса населения занята в сельском хозяйстве и не оторвана от естественной природной среды. Искусственная среда, окружающая человека в наше время, в традиционном обществе сопутствует жизни незначительного меньшинства городских жителей. Человек руководствуется в своей жизни прежде всего традицией, социальными нормами, формировавшимися веками. Поэтому доиндустриальное общество и уместно называть традиционным.

В ХХ веке происходило глобальное разложение традиционного аграрного общества, стали доминировать индустриальные отношения. По справедливому мнению О. Тоффлера значение этого сдвига в истории каждой страны сопоставимо с переходом к сельскому хозяйству в глубокой древности. В ХХ в. этот переход осуществили миллиарды людей.

В ХХ в. индустриальный уклад быстро развивался в большинстве стран мира, разрушая, вытесняя и поглощая традиционное общество (при этом нередко унаследуя некоторые его черты). Индустриальный уклад (индустриализм) – система социальных отношений, основанных на тесной связи специализации и инновации.

В чем наиболее глубинное различие между неторопливым развитием цивилизации в предыдущие столетия и последующим «ускорением» общественного развития при переходе к индустриализму? В социальной сфере проявлением этого перехода является урбанизация и выделение принципиально новых социальных слоев – интеллектуальной элиты, ориентированной на постоянное производство нового знания и критику старого; управленческих слоев, организующих совместную деятельность специализированных производителей («буржуазия», «менеджмент», «технократия»); специализированных работников, лишенных собственности и даже участия в управлении ею, «отчужденных» от собственности – пролетариев. В производственной сфере результатом перехода к индустриализму является технологическая революция (промышленный переворот, индустриализация) и массовое производство стандартной продукции; в макроэкономической – обострение борьбы за ресурсы, капитализм – соревнование капиталов, превращение денег в глобальный универсальный эквивалент; в интеллектуальной – переход от провиденциализма к рационализму и критицизму; в информационной – массовое тиражирование информации, производимой элитой, развитие систем массовой коммуникации; в политической – возникновение национальных государств, стандартизированных бюрократических систем, начало эпохи революций и массовой партийной политики. Все эти черты производны от двух взаимосвязанных «столпов» новой эпохи – инновации и специализации. В XIV-ХХ вв. в Западной Европе, а затем и других регионах мира происходил мучительный и неравномерный переход к господству индустриального общества (индустриализма).

Важнейшие черты индустриального общества тесно связаны между собой. Рост населения и технологическая концентрация промышленного производства привели к процессу урбанизации. Массовое тиражирование материальных благ привело к постепенной ликвидации биологического способа ограничения численности населения (голодная смерть и эпидемии), что повлекло за собой демографический взрыв. Ценой превращения человека в специализированный инструмент производства индустриализм сумел создать новую искусственную среду жизни человека в городах и урбанизированных поселках, на время ослабить зависимость человечества от природной стихии. Специализация потребовала отчуждения работника от средств производства, что привело к распространению принципа управляемости на производственную сферу и небывалой прежде социальной мобильности, болезненной ломке традиционных институтов. Система всеобщего разделения труда потребовала создания стандартизированной национальной культуры и, следовательно, национальных государств. Индустриализм породил технократизм и рационализм мировоззрения и широкое распространение упрощенных знаний, необходимых для участия в индустриальном производстве (всеобщая грамотность, «массовая культура»).

Индустриальная организация деятельности формировала соответствующую социальную иерархию. Ранний индустриализм можно отождествлять с капитализмом, так как индустриальный сектор был организован в форме спонтанно соревнующихся капиталов. Правящей элитой в индустриальной сфере (как правило и в политике) становятся частные собственники и связанная с ними интеллигенция – капиталисты и землевладельцы-предприниматели. Господство частной собственности приводит к выделению подобного прежней аристократии слоя рантье, живущего с процентов на капитал и фактически не участвующего в процессе производства.

Перемещение миллионов сельских жителей в города в ходе индустриализации и урбанизации далеко не сразу меняет их психологию и образ жизни. Люди, привыкшие к аграрному труду и покинувшие привычный для них мир под давлением нищеты или организованного насилия господствующих слоев, с трудом вписываются в жесткие рамки, обусловленные технологической организацией, тотальным управлением на производстве, городским укладом жизни. Обычно крестьянину приходится пройти через маргинальные слои, прежде чем он превратится в рабочего или служащего (управленца среднего звена). Это неизбежно ведет к росту преступности, антисанитарии, производственного травматизма, всплескам социальной конфронтации.

Конфронтация связана и с борьбой за сохранение властных позиций правящей элиты традиционного общества – аристократии и церкви. Их сопротивление динамичным переменам, связанным с переходом к индустриализму, может вызывать революции. Таким образом, социальная ломка и мобильность вкупе с быстрым распространением упрощенных «рациональных» идеологий создавали предпосылки для многочисленных социальных потрясений. Переход от традиционного к индустриальному обществу везде сопровождался многочисленными революционными выступлениями и социальными бедствиями. Эти революции могут быть инициированы как растущими индустриальными (буржуазными и технократическими) элитами (например, Западноевропейские и Российские революции), так и традиционалистскими элитами (Исламская революция в Иране).

В XIX в. переход к индустриальному обществу начало большинство обществ Западной Европы, а в ХХ в. – Восточной Европы, Азии и Латинской Америки. К началу ХХ в. только Великобритания завершила переход к индустриальному обществу. Уже в середине XIX в. большинство жителей страны жило в городах. В Германии этот переход произошел во время Первой мировой войны и сразу после нее, во Франции – к началу Второй мировой войны. Но уже к началу века в сельском хозяйстве Франции было занят лишь 41% самодеятельного населения. Городское население Африки возросло с 5% в 1900 г. до 25% в 1985 г. К началу 90-х гг. ХХ в. большинство самодеятельного населения было занято в сельском хозяйстве и добывающей промышленности в единственной стране Европы - Албании. После распада “социалистического содружества” произошла деиндустриализация в ряде Балканских стран – вероятно временная. Сегодня большинство самодеятельного населения занято в сельском хозяйстве и добывающей промышленности в 4 странах Латинской Америки (не считая некоторых малочисленных по населению островов Карибского бассейна). В Азии порог состоявшегося индустриального и урбанизированного общества перешагнуло менее половины стран, но 61% горожан мира уже живет в Азии. Только на Африканском континенте безусловно преобладает самодеятельное население, занятое в сельском хозяйстве и добывающей промышленности. Таким образом, в ХХ в. большинство населения планеты покинуло сельский труд и быт, чтобы стать частью индустриальной организации труда и жизни (включая сферу обслуживания, государственную службу и т.д.).

Государственно-индустриальное общество

После победы над традиционным обществом индустриализм меняет форму. «Свободный» капитализм неустойчив, постепенно монополизируется, не может справиться с последствиями собственных социальных издержек (безработица, перепроизводство, финансовые спекуляции, бедность работников и др.). В итоге миссию «упорядочения» индустриального (как правило - еще аграрно-индустриального) общества принимает на себя бюрократия (точнее - этакратия), которая устанавливает более или менее жесткий контроль над экономикой. Этакратия использует новые возможности концентрации общественных ресурсов для завершения индустриализации и создания «социального государства» - системы перераспределения в пользу уязвимых (и потому «взрывоопасных») социальных групп, а также в свою пользу. Этакратия может стать одним из господствующих классов наряду с частными собственниками (государственно-капиталистические страны Запада), а может и полностью вытеснить их (государственно-«социалистические» страны Восточной Европы). Так возникает государственно-регулируемое индустриальное (индустриально-этакратическое) общество – «высшая фаза» индустриализма. Встречаются различные названия этого общества: государственно-монополистический капитализм, имея в виду, что капитализм не исчез, а лишь был ограничен; государственно-монополистический индустриализм, подчеркивая, что господствующие позиции в развитии индустриального общества перешли к государству; социальное государство, указывая на принципиально важную роль социальных гарантий. Упоминание капитализма для характеристики этой фазы развития общества неуместно, так как государство может вытеснить частный капитал почти полностью, как это было в СССР. Название “социальное государство” характеризует производную сторону явления. Важнейшими, структурообразующими чертами этого общества является индустриальная организация и доминирующая роль государства в ее регулировании. Поэтому наиболее точным и кратким является термин “государственный индустриализм”. Мы будем называть это общество государственно-индустриальным (индустриально-этакратическим). Первым примером необратимого развития такого общества является модель “новой экономической политики” (НЭП) в России (СССР). В силу ряда причин Россия первой создала относительно устойчивую модель государственно регулируемой индустриальной экономики (система государственного регулирования экономики в Европе во время Первой мировой войны была демонтирована после наступления мира). Вскоре подобные НЭПу методы государственно-монополистического регулирования индустриально-аграрной экономики были применены в США, Германии, Италии и др. странах.

После завершения потрясений, связанных с Великой депрессией (1929-1933 гг.) и Второй мировой войной (1939-1945 гг.) переход к социальному государству стал давать ощутимые результаты в странах Запада. Реальные доходы (с поправкой на инфляцию) в 50-е гг. в Западной Европе выросли в два раза, а в США более чем на пятую часть. Производство легковых автомобилей в США возросло в 1939-1959 гг. с 2889 до 5594 тыс. штук. Легковые автомобили составили 83% автомобильного парка страны. Это - лишь один из фактов, характеризующий новое качество жизни, достигнутое рядом развитых индустриальных стран к середине столетия. Все более широкие слои рабочих, фермеров и служащих получали доступ к таким благам цивилизации, как канализация, водопровод, газовая плита, стиральная машина, телевизор, автомобиль и, наконец, собственный дом.

Потребление сменяющих друг друга продуктов становилось целью жизни людей. Оно обеспечивало процветание экономики, придавало вкус жизни после монотонного труда на заводе или в офисе, облегчало будни домохозяйки, определяло положение человека в обществе. К людям относились в зависимости от того, в каких магазинах они покупают вещи. Возник термин “Общество потребления”, который характеризовал новую стадию в развитии государственно-индустриального (индустриально-этакратического) общества. “общество потребления” означало рост благосостояния населения, зависимости жизни человека и страны от потребления как можно большего количества товаров, расширение средних слоев общества. Элементы общества потребления возникли и в странах «реального социализма». Уровень жизни в них также рос в 50-70-е гг., хотя и меньшими темпами, чем в государственно-капиталистических обществах.

Социальное государство гарантировало от нищеты стариков и часть безработных. Но уровень безработицы в США рос и в 50-е гг., хотя времена Великой депрессии давно минули. Беднейшие слои населения в странах Запада пополнялись также за счет эмигрантов, стремившихся во что бы то ни стало попасть в богатейшие страны мира.

В то же время часть представителей социальных полюсов общества выделяется в средние слои, занимающие промежуточное имущественное положение. При этом в связи с индустриализацией и интенсификацией сельского хозяйства стремительно падала доля крестьянства в социальной структуре развитых стран. Усилилась тенденция к интеллектуализации средних слоев, вложению средств в образование молодого поколения. На место сельского и городского консервативного мещанства приходило новое поколение динамичных людей, основным средством существования которых становились не рабочие руки и не капитал, а знания. Как показали массовые волнения в странах Запада в 60-е гг., это поколение не было удовлетворено авторитарными сторонами системы социального государства, стремилось к усилению гражданского общества, в котором играло доминирующую роль. Эти новые слои среднего класса необходимо отличать от консервативного «мещанства». Символом вызова, который был брошен детьми среднего класса традиционной для мещанства логике потребительства, стали баррикады из автомобилей на улицах Парижа во время «Красного мая» 1968 г. Новые средние слои, возникавшие во второй половине ХХ в., были ориентированы на творческую деятельность, прежде всего на работу с информацией (креативные слои).

Другая сторона усиления средних слоев — революция менеджеров — переход реального распоряжения собственностью из рук формально-юридического собственника в руки слоя нанимаемых управленцев (“технократии”). “Революция менеджеров” – быстрое ослабления контроля собственника за собственностью, приходится на период кризиса индустриально-этакратического общества, который в странах Запада пришелся на 60-70-е гг., в СССР и России – на 80-90-е гг.

60-е гг., положившие начало кризису государственно-индустриального общества, стали также переломными для стран “Третьего мира” – в то время преимущественно аграрной периферии Запада и СССР. В 60-е гг. эти страны начинают выходить из под контроля “сверхдержав” и искать свои пути модернизации, форсированного перехода к индустриализму. Этот процесс был чреват невиданными прежде по масштабам потрясениями, начиная от крушения колониальной системы и кончая “культурной революцией” в Китае.

Так возник феномен “развивающихся обществ” — стран, ускоренно “догонявших” передовые развитые страны. В начале века такой “развивающейся” была, например, Россия. Но ее развитие происходило преимущественно с опорой на собственные ресурсы. В середине века развивающиеся страны могли рассчитывать на поддержку (как правило - не бескорыстную) “сверхдержав” и их союзников. В результате модернизация приобретала очаговый характер, когда в одном обществе причудливо соседствовали очаги “капиталистических”, “феодальных”, “социалистических” и многочисленных переходных социальных структур, конфликтовавших и взаимодействующих друг с другом.

Движение аграрного населения в новые, индустриально организованные социальные системы в “развивающихся странах”, как ранее в странах Европы, проходил болезненно. Но в некоторых странах последствия этого перехода удалось смягчить благодаря бережному отношению к тем традиционным структурам, которые могли быть использованы для укрепления индустриальной дисциплины и корпоративизма (как, например, в Японии, Южной Корее, на Тайване).

Страны мира проходят общие стадии общественного развития, но делают это по-разному, с разными издержками и социально-культурными результатами. Поднимаясь (или спускаясь) по общим ступеням, народы мира идут по разным дорогам. Это своего рода «параллели» и «меридианы» исторической системы координат. Но выстроить ее можно, поняв, каково их соотношение.

Закат индустриального общества

К концу этого уникального по стремительности социальных сдвигов столетия мир снова подходит к качественной грани своего развития. «Бурные шестидесятые» создали социальный заказ на технологии, поддерживающие горизонтальные (равноправные) общественные отношения и нужды креативных слоев. В 70-80-е гг. в западном обществе произошла новая научно-техническая революция, резко возросла роль персональных компьютеров, что позволило говорить о компьютерной или информационной революции. Персональные компьютеры усилили роль личности и небольших групп в производстве информации, резко интенсифицировали этот процесс, расширили возможности по обмену информацией. Электронные связи были объединены в единую сеть, известную как “Интернет”. Это позволило ускорить научно-технический прогресс и привело к дальнейшему росту роли креативных средних слоев, связанных с производством новой информации. СССР и его союзники недооценили значение широкого распространения персональных компьютеров. Они по-прежнему рассчитывали на мощные компьютеры, к которым имел доступ ограниченный круг специалистов. Но для быстрого развития научной и технической мысли, дизайна и других направлений творчества, влияющего на качество жизни, было необходимо привлечь гораздо больший круг интеллектуалов. На Западе в этот процесс были включены широкие слои специалистов, имевшие доступ к компьютерным сетям.

Компьютеры позволили создать информационные модели реальности — “виртуальную реальность”, которая серьезно изменила структуру потребностей, сдвинув их центр тяжести в область впечатлений. Работа с информацией стала приносить большую прибыль, чем с материальными объектами, поскольку обеспечивала рост эффективности производства и производство принципиально новых потребительских продуктов.

Информационная революция привела к изменению структуры общества передовых стран мира. Стала уменьшаться роль промышленных классов, прежде всего собственников капитала и пролетариев. Более важным стало производство информации и высокотехнологичной продукции. Потребовалась более образованная и многофункциональная рабочая сила. На место узкоспециализированного рабочего, выполняющего приказы менеджера и производящего стандартизированную продукцию, стал приходить представитель среднего гражданского слоя – специалист по широкому кругу проблем, хорошо образованный, постоянно совершенствующий производство. Таких работников стали относить к категории высококвалифицированных работников (“белые воротнички”). Положение информационных работников в процессе производства отличалось от положения рабочих и обычных служащих. Руководство ставит им лишь самые общие задачи, а конкретные решения вырабатываются специалистами самостоятельно с помощью компьютера и информационных коммуникаций. Их работа носит не воспроизводящий, а творческий характер. В 70-80-е гг. количество “белых воротничков” в ряде развитых индустриальных стран превысило количество “синих воротничков”, то есть рабочих. В США количество “белых воротничков” выросло в 1958-1974 гг. в полтора раза и составило 48,6% работников. Оценивая эти данные, нужно, конечно, учитывать, что к креативным слоям относится только часть “белых воротничков”. Так, технические специалисты, управленцы низового звена и квалифицированные рабочие составили в 1974 г. 27,8% рабочей силы, работники сферы услуг вне домашнего хозяйства — 11,8%, а полуквалифицированные и неквалифицированные рабочие промышленности (кроме горнорабочих) — 21,3%. Многие работы стала выполнять автоматика. Уменьшилась и роль промышленности как таковой, большинство занятых в “обществе потребления” переместилось в сферу обслуживания и работы с информацией.

Все это позволяет говорить о завершении эпохи индустриального общества и приближении постиндустриальной эпохи, то есть новых, принципиально отличных от индустриализма общественных отношений, основанных не на управлении (“вертикальные связи”), а на согласовании, координации (“горизонтальные” связи).

Но, несмотря на новые явления в социальной жизни стран Запада, основа их общественных отношений остается прежней. Капиталистическая, бюрократическая и технократическая элиты по-прежнему руководят мировым хозяйством. Технологические сдвиги последних десятилетий столетия и кризис социального государства вызвали переход к политике неоглобализма – ослабления регулирующих функций национальных государств в пользу глобального рынка. Апогей развития глобального рынка наступил после распада «социалистической» модели государственно-индустриального общества, существовавшей в СССР. Этот социальный организм оказался недостаточно гибким, чтобы справиться с кризисом зрелого индустриального общества, который страны Запада благополучно преодолели в 60-70-е гг. В 90-е гг. происходит унификация социальной политики индустриальных стран на основе либеральных социально-экономических моделей, разрушение прежних институтов социального регулирования. Глобальный рынок по своей природе не может регулироваться каким-либо одним государством, и решающую роль в нем играют транснациональные корпорации и капиталы, перетекающие в поисках лучших условий из одного региона в другой. Это вызывает невиданные со времен Великой депрессии процессы маргинализации. Они сопровождаются ростом социальной напряженности и преступности, которая также приобрела транснациональные формы. Глобальная социальная перестройка привела к деградации части стран, успехи модернизации которых в предыдущие десятилетия, теперь, в новых условиях оказались «излишними».

Глобализация экономики привела к новому разделению труда в масштабах всей Земли. Возникла своего рода мировая фабрика, связанная товарными потоками и глобальными информационными системами. Социальная иерархия выстраивается не только внутри стран, но и между странами. Система управления, “конструкторское бюро” и важнейшие цеха этой фабрики расположены в передовых странах Запада. Их социальная структура отражает это положение, здесь концентрируются управленческие слои, производители информационного продукта и работники сферы обслуживания.

Новые технологии изменили облик жизни передовых стран и их анклавов во всем мире. В ХХ в. большинство жителей индустриальных стран жили в городах, добирались на работу в переполненных автобусах или на автомобилях, то и дело застревавших в дымных пробках. Такова участь и большей части нынешнего населения среднеразвитых стран, а также многих жителей Запада. Но хорошо оплачиваемые работники предпочитают жить в собственном доме загородом, вдали от задымленных городских улиц. При этом они продолжают успешно работать в своих фирмах, взаимодействуя с партнерами и сотрудниками с помощью современных коммуникаций. Поскольку важнейшим продуктом сегодня является информация, личное присутствие работника в офисе необходимо редко. Авангард человечества возвращается из города в деревню, туда, откуда миллионы наших предков были изгнаны голодом, болезнями, неустроенностью жизни. Но это не возвращение в средневековье. Средние слои общества приносят в свои “деревни”, состоящие из современных коттеджей, все достижения технологий, обеспечивающие высокое качество жизни. С 1965 г. в странах Запада отмечается переход от урбанизации к деурбанизации.

На Земле пока нет достаточных ресурсов, чтобы большинство жителей планеты достигли уровня жизни, доступного жителям стран Запада. Поэтому для поддержания уровня жизни миллиарда землян, живущих в странах Запада (это примерно 15% населения планеты), необходимы ресурсы всей Земли. Так образовался “золотой миллиард” — элитная часть жителей планеты, которая в современных условиях находится в наиболее выгодном положении.

Более грязные и менее совершенные производства-“цеха” «мировой фабрики» вынесены в среднеразвитые индустриальные и аграрно-индустриальные страны. Это приводит к значительным переменам в планетарной урбанизации. Если в середине века 10 крупнейших городов мира располагались преимущественно в развитых капиталистических странах (7), то к концу века — в среднеразвитых (5 в Азии кроме Японии, 2 в Латинской Америке).

Основные источники сырья расположены в регионах, которые лишь переходят от традиционного к индустриальному обществу либо деградируют от индустриальных обществ «социалистического» типа к полу-индустриальным обществом Третьего мира. Но и в них существуют анклавы индустриальных и даже постиндустриальных отношений, связанные с глобальной системой производства и управления.

В целом цивилизация по-прежнему носит индустриальный характер, говорить о самостоятельном существовании общества с принципиально новыми, постиндустриальными отношениями пока рано. Но глобализм придает мировой социальной структуре неустойчивый, кризисный характер. Любой сбой в развитии мировой фабрики чреват глобальными потрясениями, ухудшающими жизнь десятков миллионов людей по всей планете. Это подтвердил и начавшийся в 2008 г. мировой экономический кризис. Перед планетой открываются перспективы новых широкомасштабных социальных сдвигов в грядущем столетии.

2. Этно-национальный фактор

Дороги истории

Существуют ли черты общества, которые не зависят от стадии его развития?

В качестве альтернативы идее стадиального развития общества выдвигается представление о том, что человечество развивается не поступательно, а «по кругу». Каждый этнос (или цивилизация, или культура) проходит определенный цикл развития и угасает. Его место занимают более молодые цивилизации, проходящие те же циклы развития. Наиболее крупными представителями этой концепции являются Н. Данилевский, О. Шпенглер и А. Тойнби. Современный теоретик С. Хантингтон абсолютизирует цивилизационный подход: “Человеческая история — это история цивилизаций. Невозможно представить себе развитие человечества в других понятиях”. Но и без других понятий, в частности без представления о стадиальности истории, развитие человечества нельзя убедительно описать. Несмотря на то, что авторы цивилизационных концепций выделяют определенные стадии развития каждой цивилизации, человечество в целом фактически не может развиваться – ведь каждая цивилизация движется по кругу. У А. Тойнби прогресс прослеживается только в религиозно-духовной сфере. Но мы видели, что в ХХ в. социальная организация претерпела немало качественных изменений. Значит ли это, что цивилизационный подход полностью неверен? Это утверждение было бы столь же однобоким, как и приведенное выше мнение С. Хантингтона.

Своеобразным ответом теории цивилизации на проблему контраста доиндустриальных и индустриальных обществ явилась идея вестернизации, предполагающая, что переход к «современному» (то есть индустриальному) обществу возможен лишь как экспансия «прогрессивных» культур в остальном мировом пространстве. Сторонники такого подхода отождествляют «модернизацию» и «вестернизацию», а «восточные» по своим культурным традициям народы объявляются лишенными внутренних источников к самостоятельному развитию. При этом Запад ассоциируется с идеями свободы (неудобные исторические факты западного деспотизма рассматриваются как исключения или замалчиваются), а «Восток» (то есть все остальные культуры, включая значительную часть европейских) – с авторитарностью и этатизмом. Западная культура оказывается универсальной линией прогресса, а ее распространение в той или иной стране – критерием «современности».

Недооценка культурных особенностей различных народов, попытки навязать им единые правила жизни с помощью вестернизации или “социалистической революции” приводили к значительным разрушениям и жертвам. При этом цивилизационные особенности все равно проступали через “общие закономерности”. Но и другая крайность — игнорирование стадиальной общности в развитии различных цивилизаций — приводит к бесперспективному торможению, которое отбрасывает страну в глобальном соревновании цивилизаций. Так случилось, например, в ходе Исламской революции в Иране.

Столкновение цивилизаций?

С. Хантингтон пишет об угрозе “столкновения цивилизаций” в двух формах: “На локальном уровне возникают столкновения по линиям разлома — между соседними государствами, относящимися к различным цивилизациям, между разноцивилизационными группами внутри государства, или между группами, которые, как в бывшем Советском Союзе и Югославии, пытаются создать новые государства на развалинах старых. Конфликты по линии разлома особенно часто возникают между мусульманскими и немусульманскими странами... На глобальном уровне возникают конфликты между сердцевинными государствами различных цивилизаций”.

Рассмотрим историю ХХ в. под этим углом зрения. При этом нельзя упускать из вида два важных обстоятельства. Во-первых, “столкновение цивилизаций” – это в то же время и “столкновение эпох”, так как народы, принадлежащие к различным цивилизациям находятся на различных стадиях развития, иногда разделенных столетиями на «шкале» истории наиболее развитых стран. Во-вторых, цивилизации разделены на более дробные структуры — нации, противоречия между которыми могут значительно превышать межцивилизационные.

Индустриальное общество стирало грани между народами, вовлекая их в мировое хозяйство, и в то же время еще быстрее приводило к сплочению людей по национальному признаку. В XIX — начале ХХ вв. монополистические экономики развитых стран вступали в мировую конкуренцию, пытаясь навязать всему миру свои стандарты, технологические и жизненные нормы, захватить как можно большие рынки для сбыта своей продукции. Даже рабочие развитых стран стали получать выгоды от успехов “своих” монополий и своих государств. В результате происходило сплочение людей для защиты интересов своей нации, в глобальном пространстве, национализм стал логично перерастать в шовинизм – стремление решить проблемы своей нации, своей страны за счет других. Шовинисты выступают не только против других стран, но и против “внутренних врагов” — жителей своих стран, происходивших из других стран (например евреев), а также против людей других рас (расизм).

Ситуация начала века демонстрирована очевидное превосходство национализма над цивилизационной общностью. Западная цивилизация раздиралась межнациональными противоречиями, в которые были втянуты все остальные цивилизации, рассеченные границами колониальных империй. Европа была “столицей мира”, которая административно руководила почти всем миром (с учетом США — практически всем миром). Во время первой мировой войны мир раскололся практически без учета цивилизационных границ.

Элементы цивилизационного раскола мира вернулись в историю только тогда, когда одна из цивилизаций взяла на себя роль лидера радикального общественного переустройства на государственно-социалистических началах. Борьба коммунистического и либерального лагерей несла на себе элементы межцивилизационной борьбы. Но крушение колониальной системы не отдало пальму первенства ни одному из лагерей. Каждая из цивилизаций была разделена между двумя лагерями. При этом модель коммунистической политики, которая осуществлялась в СССР и странах Дальнего Востока имела ряд важнейших различий, что вызвало острый конфликт между сторонниками Мао Цзедуна и КПСС. Этот раскол можно объяснить и стадиальными факторами (Китай проходил стадию становления тоталитарных институтов в целях форсированной модернизации, когда СССР уже начал их демонтаж, достигнув индустриальной стадии общества), и этно-национальными особенностями Китая, его социальной и политической культуры. Но можно ли вывести маоизм из «конфликта цивилизаций»? Для маоизма, в отличие от советской модели, характерно, например, вовлечение в борьбу партийных кланов широких народных масс. Но в другой стране Дальнего Востока, цивилизационно близкой Китаю — Северной Корее (КНДР) — степень вмешательства широких масс была сведена к нулю. В то же время раскол коммунистического движения в 1948 г. произошел и в рамках родственной славянской общности. Осуждение Тито стало “первой ласточкой” в цепи кризисов коммунистического движения в Восточной Европе.

То же можно сказать и о “капиталистических странах”. Экономическая модель “дальневосточных тигров” несет на себе как цивилизационные, так и национальные и стадиальные черты. И цивилизационная общность может оказаться наиболее слабым фактором. Более того, одна нация с единой культурной традицией может развиваться совершенно по разному, оказавшись в сфере влияния различных идеологий. Это доказывает судьба Кореи и Германии, разделенных между коммунистическими и антикоммунистическими режимами после Второй мировой войны. Глобальные идеологии могут играть роль наднациональных факторов, сопоставимых с цивилизациями, а иногда и превосходящих их по силе влияния.

После крушения колониальной системы началась перегруппировка стран Третьего мира. Но и здесь консолидация стран происходила либо по идеологическому, либо по национальному признаку. В 50-70-е гг. происходила неустойчивая консолидация арабского мира, но исламский фактор играл до 70-х гг. второстепенную роль в сравнении с арабским национализмом и социалистическими теориями. Под этими лозунгами выступал признанный лидер арабского мира Г.А. Насер.

В развитых индустриальных странах Европы ХХ в. цивилизационная консолидация происходит только после Второй мировой войны. В 50-е гг. произошло историческое франко-германское примирение, созданы первые структуры ЕЭС. Однако во второй половине ХХ в. наблюдалась борьба “европеизма” и “атлантизма”. Первый подход был ориентирован на консолидацию Западноевропейской, а второй — Западной цивилизации. Во второй половине ХХ в. вторая тенденция преобладала, страны Запада были объединены в военный блок НАТО и множество других организаций.

Тем не менее, деление народов мира на Запад и “не-Запад” сохраняется как по цивилизационным, так и по стадиальным причинам. В то же время противостоящий Западу Восток — чрезвычайно разнородное условное объединение “социалистических” (“постсоциалистических”) стран и “развивающихся” стран Третьего мира, называемые также “Югом” — антитеза “Северу”, то есть индустриальным странам “Первого” (капиталистического) и “Второго” (“социалистического”, среднеразвитого) “миров”. При этом в “Первый мир” по стадиальным характеристикам включает также Японию, цивилизационно далекую от Запада.

По существу борьба между цивилизационным и формационным подходами в их чистых формах - это борьба между двумя крайностями. Отрицание стадиальных различий - такая же крайность, как и отрицание этнокультурных особенностей. Между тем уже в марксистской историографии была сформулирована проблема «общего и особенного», которая дает возможность нащупать «золотую середину»: все страны проходят одни и те же стадии поступательного развития («прогресса»), но каждая проходит их по своей дороге.

Резонансы и проблема национально-стадиальной типологии

Более того. Стадии развития и культурные типы взаимосвязаны. Разные народы проходят одни и те же стадии по-разному: с большими или меньшими разрушениями и жертвами, с большей или меньшей энергией участвующих в событиях социальных слоев. Для одних стран более благоприятны «консервативные» стадии развития, для других наиболее продуктивны периоды революций (сравните, например, историю Великобритании и Франции). Культурные типы стран и этносов входят в своего рода «резонанс» с теми периодами общественного развития, которые в наибольшей степени соответствуют их социально-психологической структуре.

Cвои резонансы происходят не только у культурных блоков, но и у стран. Временной масштаб и интенсивность таких резонансов меньше, но все же весьма заметны. Так, Россия в 20-30-е гг. «внезапно» стала превращаться в сверхдержаву, опыт которой использовался практически всеми передовыми странами мира. Российский коммунизм превратился в мировую религию с миллионами сторонников во всех уголках планеты. Резкий рывок России не был связан с глубинным резонансом на уровне эпохи, и потому сопровождался гигантскими жертвами, созданием хрупких, неорганичных социальных структур.

Возникшая советская цивилизация стала безусловным лидером славянского мира, но прошел необходимый срок, резонанс исчерпал свой ресурс, начался закат индустриально-этакратической эпохи, и советская цивилизация устремилась к своему крушению. А вот положение США, которые принадлежат к иному культурному блоку, целиком «резонирующему» с эпохой, было во второй половине ХХ в. гораздо устойчивее. Эта страна стала гегемоном мира, и лишь в XXI в. вступает в полосу своего заката. Завершится эпоха - и американскую гегемонию постигнет судьба Римской, Византийской, Британской и Французской империй.

Интересная научная задача – выявление связи социально-стадиальных и этно-национальных факторов, составление типологии народов в соответствии с объективными критериями их реагирования на подобные стадиальные вызовы. Одним из таких вызовов стала революция и гражданская война 1917-1922 гг. и даже более широкая волна послевоенных революций, в водоворот которых было вовлечено множество разнообразных народов.

Социальный взрыв 1917 г., исходящий из центра Империи, из Петрограда, своей волной «накрыл» самые разные социумы – от этнически консолидированной в своем территориальном ядре Польши до этнической чересполосицы Кавказа, от среднеразвитых (для своего времени) аграрно-индустриальных европейских территорий Российской империи до Средней Азии, которую только события Великой революции стали вовлекать в водоворот нового времени и затем – индустриальной модернизации. Это разнообразие сюжетов позволяет нам размещать события революции и гражданской войны 1917-1922 гг. на системе координат, где по одной оси расположены стадии социального развития, а по другой – народы от запада до востока.

При таком разделении станет ясно, что события в Средней Азии нельзя «ставить на одну доску» с современными сюжетами истории, например, Украины, так как большинство азиатских народов решали задачи самого начала модернизации, первичного нациестроительства, соответствующие скорее задачам украинского XVII века, чем начала ХХ-го. В то же время большая группа народов востока Европы находилась на очень близких стадиях развития. Это касается русских, финнов, эстонцев, латышей, литовцев, поляков, украинцев, молдаван, венгров, словаков и др. Первая мировая война застала их в самый разгар перехода от традиционного аграрного общества к индустриальному урбанизированному. И не случайно, что итогом войны для них стала революция, решавшая как социальные, так и национальные задачи.

Принципиально важным «маркером» различной реакции на ситуацию 1917-1922 гг. является соотношение социальных и национальных задач в глазах активной, революционизированной части населения. Если польским лидерам, например, удалось добиться национальной консолидации перед лицом идущей с востока и запада революционной волны, то, например, украинские лидеры Центральной рады не смогли заручиться достаточной поддержкой собственного населения (в том числе и украиноязычного), которое было увлечено социальными задачами больше, чем национальными. Это два крайних случая, но история 1917-1922 гг. дает нам целую палитру иных типологически важных ситуаций. Более подробное и «тонкое» исследование этой палитры может дать один из ключей к пониманию «национальных характеров» народов Востока Европы, которые ярко раскрываются именно в экстремальных ситуациях, одной из которых является революция и гражданская война 1917-1922 гг.

5. Объективные и субъективные факторы истории.

Остается ли место для личности?

Итак, исторический процесс — результирующая целого ряда широкомасштабных социальных тенденций, которые принято называть объективными факторами исторического процесса. К ним можно отнести смену стадий общественного развития, цивилизационное воздействие, борьбу наций и глобальных идеологий, надгосударственных систем власти. Остается ли в таком мире место человеку, или все определяет исторический фатум и воля гигантских организаций? Это вмешательство личности в ход событий, детерминированных объективными факторами, принято называть субъективным фактором.

Именно ХХ век дал немало примеров, когда личность определяла развитие исторических процессов на многие десятилетия вперед. Причем речь может идти как о политиках мирового масштаба (Ленин, Рузвельт, Гитлер, Горбачев и др.), так и о деятелях “одного события” (Гаврила Принцип, матрос Железняк и др.). При этом “великие политики” в большинстве своем также вышли из среды “простых людей”. Насколько их воздействие на исторический процесс было обусловлено обстоятельствами, а насколько — свободной волей? Если волей, то не означает ли это бессилие закономерностей?

Уже сам факт наличия противоречивых исторических тенденций, которые накладываются друг на друга, позволяет утверждать, что значение личности в различные периоды истории не может быть одинаковым. Если исторические тенденции сложились в устойчивый комплекс, позволяющий развиваться параллельно нескольким тенденциям, то личность “из низов” редко может вмешаться в определение ситуации в стране и тем более в мире. Но это не означает ее полной пассивности. В это время может изменяться само положение личности в системе, которое сыграет свою роль в будущем. Выдвигаются и распространяются идеи, которым при определенных обстоятельствах предстоит оказать решающее воздействие на развитие общества. В такие эволюционные периоды происходит накопление культурного потенциала.

Однако рано или поздно исторический процесс подходит к кризисному рубежу. Для дальнейшего развития, решения проблем, которые ставят перед собой и общественные слои, и отдельные люди, нужна смена самих “правил игры”, направления общественных процессов. В такие периоды истории, часто революционные, вариативность развития значительно усиливается. Большие социальные силы уравновешивают друг друга, и многое зависит от личности или организованной группы субъектов истории. Воздействие субъектов на исторический процесс различно по интенсивности, но оно значительно результативней, чем прежде.

Такое воздействие субъективного фактора можно проиллюстрировать рядом примеров истории начала ХХ в.

Альтернативы начала ХХ века.

Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, произошедшее в Сараево 28 июня 1914 г. стало поводом к мировой катастрофе, оказавшей решающее воздействие на судьбы мира в ХХ в.

Повод — это тоже причина. Пусть не главная, но в некоторых отношениях — решающая. Ведь межимпериалистические противоречия или (более узко) австро-русские противоречия на Балканах, которые традиционно относят к важнейшим причинам Первой мировой войны, существовали с конца прошлого века, но не выливались в мировую бойню. Ситуация была неустойчивой и быстро менялась. Правители то сближались, то конфликтовали, и в каждый момент обострения международной обстановки их многосторонние союзнические обязательства взвешивались и пересматривались.

В 1913 г. Николай II отказался от рискованного вмешательства в Балканский конфликт. Мировые весы, на чашах которых лежали гигантские интересы и военно-политические массы, могли качнуться от незначительного события. Выстрел террориста определил момент начала мирового конфликта в августе 1914 г., а этот момент, в свою очередь, определил расстановку сил и цепь последующих событий. Таким образом личность, сознательно или нет, может определить многое, если неизмеримо более мощные социальные силы пришли в равновесие.

Это еще более очевидно в периоды революций, когда решается вопрос о пути развития страны. Первая мировая война с неизбежностью вызвала серию революций и волнений, известную как “революционная волна” 1917-1923 гг. Первой военного напряжения не выдержала социальная система России. В феврале 1917 г. стартовала Российская революция. Однако ее результат на протяжении длительного периода не был предопределен, несмотря на то, что чаяния большинства жителей были близкими. Популярностью пользовались идеи свободы, социальной справедливости, народовластия, социализма, передачи крестьянам земли без выкупа. Настроение широких масс трудящихся обрекло на поражение либеральную партию кадетов и идейно связанное с ней белое движение. Объективные причины этого находятся на пересечении стадиальных и цивилизационно-культурных факторов: Россия осуществляла ускоренную модернизацию в неблагоприятных внешнеполитических условиях, бюрократичеко-аристократическая элита не сумела правиться со стоявшими перед страной задачами, в том числе и с организацией эффективной обороны, правящая и культурная элиты в силу авторитарности режима были расколоты, а после петровских реформ значительно дистанцированы от широкий масс трудящихся в культурном отношении, военная и революционная обстановка радикализовала массы и т.д.

Но выдвинутые объективными обстоятельствами на авансцену политической ситуации социалисты олицетворяли совершенно разные альтернативы развития страны, различные идеологии — демократическую (неонародническая Партия социалистов-революционеров (ПСР), умеренно-марксистская Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП), часть большевиков) и радикально-авторитарную (ядро радикальной марксистской партии большевиков).

Особое значение для судеб революции имело возвращение в страну в апреле 1917 г. вождя большевиков В. Ленина, который, вопреки сопротивлению более умеренных лидеров большевизма настоял на новом курсе — курсе на социалистическую революцию. Эта стратегия, изложенная В. Лениным в нескольких речах и “Апрельских тезисах”, выглядела сверхрадикальной, так как предполагала ликвидацию в ближайшее время самих основ существующего общества. Если бы Ленин по каким-либо причинам не смог принять участие в революционных событиях, исторический процесс мог развиваться принципиально иначе. Важно, что за несколько месяцев до этих событий влияние Ленина на исторический процесс было незначительно.

Теперь же большевизм стал выразителем социального радикализма, отчаяния рабочих и других городских слоев, и стремления солдатской массы к скорейшему окончанию войны при минимальных потерях в живой силе. “Вошедшие во власть” умеренные социалисты имели преимущественные позиции для осуществления своей альтернативы. Но в июле 1917 г. они проигнорировали возможность интегрировать большевизм в систему власти за счет отстранения от нее либералов, саботировавших любые социально-экономические преобразования. В результате потерпевший временное поражение, но сохранивший своих лидеров большевизм, вскоре восстановил силы за счет поддержки маргинализирующихся социальных слоев.

В подобных условиях лидеры Германской коммунистической партии К. Либкнехт и Р. Люксембург были уничтожены после январского восстания 1919 г. (в котором они даже не участвовали). Это во многом обусловило спад коммунистического движения в Германии. Характерно, что при всех цивилизационных различиях Германии и России, развитие Ноябрьской революции в Германии до гибели этих лидеров проходило этапы, подобные Российской революции. Вновь альтернативы большевистской диктатуры и многопартийного социалистического правительства столкнулись во время работы Учредительного собрания, в котором преобладали социалисты. После консультаций с левыми эсерами большевистское руководство решилось на разгон Учредительного собрания. Снова направление развития страны зависело от политических лидеров и их рядовых сторонников. А ведь всего через несколько месяцев блок большевиков, левых эсеров и примыкавших к ним анархистов перестал существовать. Если бы это произошло раньше, иначе могла сложиться и судьба Учредительного собрания со всеми вытекающими долгосрочными историческими последствиями.

Таким образом, в историческом процессе можно выделить периоды, когда роль субъектов исторического процесса значительно возрастает, и многое зависит от воли людей. Однако в дальнейшем степень альтернативности заметно падает. Так, в период 60-70-х гг. в СССР действия политической оппозиции правящему курсу и попытки реформаторов изменить направление развития страны были малопродуктивны не только и не столько из-за их ошибок, но и из-за устойчивости самой социальной системы.

Исторические координаты и свобода личности

Таким образом, объективные факторы исторического процесса – социальные тенденции, не зависящие от воли отдельных людей, во многом определяя направление исторического процесса, время от времени настолько уравновешивают друг друга, что решающую роль приобретают субъективные факторы исторического процесса – воздействие личности на развитие исторических событий, которое определяет выбор их направления из нескольких возможных вариантов. В случае, когда исторический процесс стоит перед выбором, возникает историческая альтернатива. Степень альтернативности (вариативности) может быть различной. В известном смысле она существует всегда, но иногда — чуть заметно. Понимание субъектами исторического процесса реальности тех или иных альтернатив позволяет им использовать те тенденции, которые благоприятны для их целей, и не тратить усилия для противодействия непреодолимым тенденциям. Хотя чаще получается иначе – субъекты исторического процесса сами настолько детерминированы стадией развития общества и социальными интересами, господствующими в стране этно-цивилизационными факторами (например, традиционная мораль), идеологиями, политическим структурами, уровнем и типом собственного психологического развития, что действия субъекта сами несвободны, и он не может объективно оценить ситуацию. Это не значит, что субъект обречен на неэффективные действия — он может оказаться выразителем детерминирующего его явления и достигать успеха благодаря развитию явления.

Но стать сознательным творцом своей жизни и жизни окружающих человек может только на основе глубокого знания той социальной реальности, которой он касается. Более эффективной такая деятельность может быть в локальном масштабе, где знания социума являются более непосредственными. Но в современном глобальном мире любая локальная деятельность имеет глобальный контекст. Поэтому для любого социального субъекта актуален лозунг, выдвинутый “зеленым движением”: “Действуя локально, мысли глобально”.

Любое историческое событие ХХ в. можно понять как пересечение нескольких исторических “координат” — стадии социального развития, цивилизационно-культурных особенностей вовлеченных в события народов, влияющих на процесс глобальных идейно-политических воздействий, международных факторов. Большую роль играет соотношение элиты и масс, характер которых во многом определяется политическим режимом. В итоге образуется сложная, многомерная “шахматная доска”, “клетки” которой и возможные варианты ходов разнятся в зависимости от детерминирующих обстоятельств. Но всегда остается некоторое пространство для свободного выбора человека, его воздействия на направление процесса. Если, конечно, сам он в достаточной степени свободен.